Любимец женщин - Страница 49

Они проскользнули в сад через маленькую дверцу в классной комнате. Меня оставили связанной на кухне Зозо ушла первой. Беглец наклонился ко мне и сказал на прощание:

- Я не затыкаю вам рот, Каролина, но вы им скажите, что кляп был. Если вы не начнете кричать до того, как Зозо вернется, я буду знать, что вы меня простили.

Поцеловал меня в губы и вышел.

Зозо вернулась через четверть часа, мне они показались вечностью. Она освободила меня. Я пошла в прихожую и подобрала с пола юбку и белую блузку. Пока я одевалась, она рассказала мне, что преследуемый бежал через пролом, в то время как она на свой лад занимала часовых. В последний миг, когда они пыхтели на ней, как два тюленя, он выглянул из-за стены уже шагах в пятидесяти, и они обменялись прощальным взглядом. Он направился к океану. Она видела, как он, прихрамывая, исчез в сосняке.

Я сидела на стуле, к которому до этого была привязана, и, прежде чем открыть окно и позвать капитана, прежде чем погрузиться в ожидавший меня ад, услышала:

- А все-таки я верю, что он студент, что бы вы там ни говорили. Если он мне не соврал, я ведь еще увижу его, правда? Как вы знаете, ни я, ни она больше его не видели.

КАРОЛИНА (7)

На допросе я не сказала ни слова о помощи, которую она ему оказала. Она будто бы уговаривала его сдаться, но он нас обеих связал и заткнул нам рты. Часовые, которых она так своеобразно отвлекла от исполнения их обязанностей, разумеется, не собирались трубить об этом на всех перекрестках.

После долгих часов, проведенных с ним наедине, я узнала, что человеческой низости нет предела. Поначалу меня жалели. Потом стали издеваться. И никто никогда не хотел мне верить. А хуже всего было то, что, кто бы что ни наплел, самые отвратительные измышления преподносились как мои собственные признания. Я получила множество писем, призывающих меня быть сдержаннее. От анонимов я узнавала, когда именно и как меня насиловали, били, в какой из комнат, существующих и несуществующих, подвергали содомскому греху. В какой позе моя обостренная вдовством чувственность была наконец удовлетворена. Затем начали приходить и другие письма. Письма от родителей моих учеников. Дескать, они очень сожалеют, но время военное, и т.д. и т.п. Напрасно я протестовала, напрасно негодовала - ко мне не вернулась даже моя помощница.

Мне ничего не оставалось, как продать дом вместе с обстановкой и уехать подальше от этих мест.

ФРУ-ФРУ (1)

Как актриса я ноль. Но меня это не колышет. Я во всем слушаюсь Джикса. Посылаю всех к черту и чуть что, топчу свои очки.

У меня что-то вроде дальтонизма. Своим знаменитым взглядом, от которого так балдеют зрители, я целиком обязана контактным линзам. Стоит мне их снять в чувствительной сцене, все вокруг ревут белугой. А потом присуждают "Оскара". Даже двух подряд - как Луизе Рейнер. Один за "Шею", другой за "Ноги". Для симметрии отлично, а для славы маловато. Прославилась я на следующий год, когда в Балтиморе вручала приз Хепберн. Взбираясь на сцену, я ухитрилась споткнуться и расквасить себе физиономию. Вот тут-то и пришла слава. Разумеется, мерзавцы фотокоры украсили моей физиономией обложки всех журналов. Одну из них я обнаружила даже в Корее, где гастролировала для "джи-ай", американских солдат, - она украшала дверь сортира. Если после ядерной катастрофы устроят ретроспективу голливудских фильмов, глядишь, какая-нибудь уцелевшая обложка послужит афишей. Но меня это не колышет. Мне все не в кайф. Но я слушаюсь Джикса.

В то время я еще не была кинозвездой. Снялась во Франции в четырех-пяти черно-белых короткометражках. Одну из них я как-то посмотрела: затащили на просмотр. К концу первой части зрители храпели. Киномеханик тоже. И я сама заодно. Поэтому не скажу, что тот снотворный ролик меня духовно обогатил. Остальные я смотреть не захотела.

Видно, режиссер всерьез решил заморочить мне голову. Иначе зачем бы снимать сцены шиворот-навыворот. Положим, в начале фильма я - молоденькая девушка, потом - зрелая баба, а в конце - старуха. Поди тут угадай, с кем целуешься - с женихом или с внуком. Грим тот же, только нахлобучивали парик. Но тут и моя вина. Уже с первых фильмов я не позволяла себя старить. Мне и впрямь начинало казаться, что я вот-вот отдам концы. Только попробуй - метала в гримерное зеркало что под руку попадется.

И все-таки придется вам пересказать туфту, с которой все и началось. Называлась она "Поезд Тулуза - Что-то-там". Места назначения не помню. Если только не перепутали программку с содержанием фильма, которую мне всучили при выходе, я в нем задирала ножки в довоенном парижском кабачке. В партнерах у меня оказался коротышка художник в котелке. Ясное дело, он зазвал меня ему позировать в голом виде. Текст у меня был жуть зеленая, которую я и зачитала своему мазиле по бумажке. Поведала жалостную историю, что, мол, в восемнадцать лет осталась с малюткой на руках. Тут я сняла контактные линзы, чтоб явить лицо крупным планом. После чего мазила сразу сообразил, что просто подлость заставлять меня, бедняжку, дрожать от холода ради какой-то там мазни. Обниматься он, однако ж, не полез - ростом не вышел: зритель мог вообразить, что смотрит комедию. А заодно и не решился сделать предложение. Зато растряс семейную копилку, чтобы я купила свой кабачок. Победный марш. Я - королева Парижа и прочая дребедень. Вот только сам поезд я так и не увидела. Но, может быть, его занесли без меня. Хуже всего, что танцовщица из меня никакая. Партнер, конечно, тоже художник аховый, но я-то выступала без дублерши. Короче говоря, большего дерьма я в жизни не видала.